— Бутылку нарзана, — сказал Костя.

— Вот-вот, нарзана. Слышала?

— Да. Я уйду за нарзаном, а вы раскроете им секрет заварки чая.

— Возможно. Хотя никакого секрета здесь нет.

— Вы нелогичны. Восемьдесят секунд назад вы обещали раскрыть секрет.

— Если ты отказываешься подчиняться, то я отправлю тебя в ремонт.

Прелесть извинилась и поспешно ушла.

— Ну, как вам нравится моя служанка? Я часто ловлю себя на мысли, что передо мной мыслящее существо.

— Надо ее познакомить с нашей Пенелопой, — предложил Костя.

— Мы уже знакомы, — раздался грудной голос из кухни.

— Я и забыл, что у нее абсолютный слух, — прошептал Павел Мефодьевич.

— У меня все абсолютное! — заявила Прелесть, появляясь с запотевшей бутылкой нарзана и стаканами в руках.

Она откупорила бутылку, разлила воду в стаканы и, отойдя от стола, остановилась на прежнем месте.

Павел Мефодьевич сказал:

— Придется мириться с обществом этой милой дамы. Как миримся мы с одолевающей нас техникой. Моя Прелесть — наивысшее выражение техники. Техника, познавшая самое себя. Технический гуманоид.

Она сказала:

— Мне нравится ваше выражение «Моя Прелесть — наивысшее достижение техники». Но «технический гуманоид» непонятно, как и все относящиеся к классу ругательства…

Нас забавляла Прелесть. Этот тип роботов обладает очень емкой памятью, удивительной логикой мышления. На острове только у нашего учителя был такой совершенный робот.

Павел Мефодьевич заметил, что мы с Костей нет-нет да и бросим взгляд на фотографию космонавтов.

— Вот никак не думал, что вас привлечет эта старая фотография среди такого фейерверка закатов. Хотя, может быть, вы и правы. В ней что-то есть, что притягивает внимание. Наверное, ракеты на втором плане. Когда-то они были совершенством технической мысли, последним словом науки, ее сгустком. А сейчас? Поражает несовершенство формы.

— Нет, что вы, — возразил Костя. — Эти ракеты и сейчас вызывают уважение.

— Разве?

— Очень внушительные корабли. Но меня больше интересуют эти люди.

— Чем? — живо спросил он.

— У них какие-то особенные лица.

— Да, да… Особенные. В этом все. И они были особенные, необыкновенные… Пейте, пожалуйста, чай и… ешьте все, что есть на столе… Как-нибудь я расскажу о них. В другой раз. И о них, и о нашем полете. Страшном блуждании в пустоте… Многим казалось, что мы были неосмотрительны, неосторожны…

Прелесть изрекла:

— Будьте осторожны и хладнокровны. Иметь холодную голову так же необходимо, как и горячее сердце.

Павел Мефодьевич улыбнулся:

— Каждый вечер на сон грядущий она обращается к своему неисчерпаемому запасу афоризмов ободряющего характера.

Прелесть, выжидательно смотревшая на своего хозяина, сказала:

— Будем наслаждаться своим уделом, не прибегая к сравнениям, — никогда не будет счастлив тот, кого мучает вид большего счастья. Когда тебе придет в голову, сколько людей идет впереди тебя, подумай, сколько их следует позади.

— Слышали? Какова плутовка! И, пожалуй, она вспомнила Сенеку кстати? Когда я начинаю ее распекать, она с таким ехидством подкинет что-нибудь о моих далеко не молодых годах.

Прелесть тут же выпалила:

— Будем остерегаться, чтобы старость не наложила больше морщин на нашу душу, чем на наше лицо.

— Ну, что вы скажете теперь?

Мы стали расхваливать удивительное создание. Прелесть внимательно выслушала комплименты, вышла в другую комнату и очень быстро вернулась с небольшим блюдом из японского лака. На нем стоял стакан с водой и лежала зеленая таблетка. Павел Мефодьевич выпил, поблагодарил и стал показывать нам свою фонотеку — тысячи пленок, катушек, пластинок с записями голосов приматов моря, потом прочитал отрывок из своей новой работы об истории контактов между дельфинами и людьми. Он был очень оживлен, но в этом оживлении сквозило нервное возбуждение. Еще два раза за этот вечер Прелесть заставляла его принять таблетку и какие-то капли.

— Вот здесь она незаменима — любой, самый требовательный лечащий врач может положиться на ее железную неумолимость, — сказал Павел Мефодьевич, осушая стаканчик с лекарством…

Прелесть спросила:

— Что такое железная неумолимость?

— Потом объясню. Молодым людям неинтересно слушать такие банальности.

— Хорошо. Перед сном вы объясните мне и что такое банальность.

Павел Мефодьевич передернул плечами.

— Это уже пора бы тебе знать, тем более что ты все время говоришь банальные вещи.

— Хорошо, я проанализирую свою речь.

— Сделай милость!

— Через десять минут вы ложитесь в постель.

— Час от часу не легче!..

— Нет, вам станет легче, когда вы ляжете в постель. И, как всегда, скажете: «Из всех вещей время менее всего принадлежит нам и всего более нам недостает его».

— Ну что с ней поделаешь? — Он развел руками…

: — Теперь у меня нет никаких сомнений, — сказал Костя, когда мы вышли от Павла Мефодьевича.

— А прежде были? — спросил я.

— Как тебе сказать… иногда мелькали сомнения. Трудно было поверить, что существо с таким интеллектом — и вдруг… киборг.

— Какие же у тебя теперь неопровержимые доказательства?

— Какие? Теперь я окончательно убедился, что он начинен электроникой.

— Стучит?

— Нет, тикает, как старые часы с маятником. Безусловно это один из самых первых киборгов, технически несовершенный в чем-то, зато гениальный, и добрый, и бессмертный. Ведь он может жить сколько угодно: если какая-либо деталь или биоузел начнет сдавать, то небольшой ремонт — и снова можно тикать.

— А таблетки? Капли, режим? — спросил я, внезапно осененный простой мыслью, что машине не нужны лекарства.

Костя рассеял остатки моих сомнений:

— У биоробота организм не менее сложен, чем у человека. И ему нужны иногда стимуляторы и режим. Может быть, в десять ему надо менять батареи или подзаряжаться от розетки…

За спиной у нас заскрипел песок.

— Прелесть! — сказал Костя.

Мы остановились.

Действительно нас догнала Прелесть и сказала:

— Я дала ему снотворное. Он спит. Он очень взволнован. Так бывает всегда, когда его внимание переключат на старую фотографию, что висит на стане.